«Брут – история собаки» — лучший спектакль VI международного фестиваля «МоноFest». Постановка и инсценировка Дмитрия Заболотских по мотивам рассказа Людвика Ашкенази. Исполнитель – Александр Смирнов.
История превосходно задумана и отлично сыграна.
Я был заинтригован до последней минуты, хотя с самого начала было понятно, что хозяйке, сдавшей своего домашнего любимца нацистам, встречи с преданным псом не миновать. (Уже в этой фразе возникает проблема: кто кого предал? И кто кому предан?) И как они в финале будут смотреть в глаза друг другу – очень интересно.
А вышло – никак. Бывшая хозяйка своего бывшего любимца вообще не узнала. Она, измученная нацистами, сказала сердцу: «Стой», — и умерла. А пёс начал было ее жрать, но учуял любимый запах, и… Что? Что? А ничего – сел рядом и вздохнул,
«как умеют вздыхать только собаки, которые не знают, куда идти и за кем».
Цитата из рассказа Ашкенази. Фраза, размазывающая героя по «всем собакам». То есть не было героя, и Брут любимого человека не убивал, и никакой он не Брут на самом деле, а пшик.
Причем, в рассказе Людвика Ашкенази герой по кличке Брут по характеру именно такой – никакой, и ничего особенного с ним не происходит. От одной безликой хозяйки он довольно спокойно переходит к другому хозяину, еще более безликому:
«В нем не было ничего ни особо отталкивающего, ни особо привлекательного; он был из тех, которых мы не замечаем ни в толпе, ни в пустом кафе»,
— преданный пёс поскучал маленько и тотчас утешился едой и сучками, от дрессуры получил новый кайф и нашел себя в сторожевой работе при концлагере — обычная собачья жизнь. Брут не знает аллегорий, он просто пёс, он вне политики, для него кровь любой нации на вкус одинакова. Поэтому у Ашкенази финальный пшик не удивителен, а в контексте его личной судьбы даже поучителен.
А вот в инсценировке Дмитрия Заболотских всё не так, у него история драматизирована до предела. Актер Александр Смирнов показывает характер Брута в развитии из няшного состояния в волчье, хуже волчьего – в садистско-людоедское. Нацистская дрессура – мучительная ломка личности. Сцена первого убийства потрясает – Брут рвет лагерную робу в клочья, огромным кинжалом бьет сверху вниз с громовым рыком… Это было убедительно, я в первом ряду сидел, было страшно. И новый хозяин Брута в спектакле отнюдь не безликий офицерик – он лютый хозяин мира в эсэсовке, в убийственной симметрии железных декораций.
Всё всерьез. Кроме финала. Увы, финал спектакля был, как у Ашкенази, поэтический: «горный источник» запаха любви, забытый вкус сосцов матери… Собачий катарсис. Публике понравилось.
Да и мне тоже. Честное слово, ушел домой с легким сердцем. А что еще надо? Финал есть финал, даже если он открытый, совсем не обязательно додумывать, что там дальше.
Но… В моем личном представлении остался не то чтобы дефект, а ощущение, что мы не договорили. И я попытался представить – что там дальше.
…Представил. Ничего хорошего. Психика Брута, дважды переформатированная, окончательно сломана. Собака звереет, перестает доверять людям вообще. Кончается Брут, начинается Вервольф: первым он съедает эсэсовца, и дальше всех подряд без разбора, в беге, но с дьявольской осторожностью, со знанием человечьих повадок и инструментов, без конца…
Всё он знал, старый Людвик, как оно бывает на самом деле. Знал, но сочинил сказку. Почему? Хочется думать, что он пожалел читательские нервы. А, может быть, свои. Но, скорее всего, идеология ЧССР первой половины 60-х продиктовала свою эстетику.
