Вот так вот приходишь на премьеру, постишь в сториз фото петли, в которой через пару минут после начала спектакля будет очаровательно болтаться один из заглавных героев, выключаешь телефон, а в антракте он начинает разрываться, потому что всё первое действие мне, оказывается, прилетали сообщения в духе «Это же Гарольд и Мод?! Как тебе? Обязательно расскажи!»
Рассказываю. Со спойлерами, естественно.
(TW: упоминание суицида в том объёме, которого требует проблематика пьесы)
Сначала дисклеймер. После поклонов премьеры меня так переполняло чувство какой-то вселенской любви, что стало даже немного страшно. Ничего, думаю, отсижусь несколько дней, меня немного отпустит — и я смогу поговорить о спектакле хоть сколько-нибудь объективно. Ничего подобного, оно не кончается! Так что заранее простите мне тональность текста.
А ещё я ничего не знаю о ТЮЗе, потому что в сознательном возрасте смотрела только «Гудбай, Берлин!» год назад. И вот первого декабря в Кукольном я часто ловила себя на том, что сравниваю две эти постановки. Так, главное, хорошо легло, из параллельного — там комиксы, здесь скорее что-то типа ситкома; там звучит старый добрый рок, здесь — джаз; из созвучного — тема на грани, отношения молодых людей с родителями… Так что я даже не удивилась, увидев на сайте имя Константина Яковлева. По двум спектаклям делать выводы наверняка рановато, но этот режиссёр мне видится умеющим говорить о том, о чём говорить больно, но нужно; причём умеющим говорить просто и… не больно.
История же в общем страшная, и даже не многочисленными псевдосуицидами Гарольда в первую очередь. Страшно то, что оба участника конфликта — Гарольд и его мать — к ним привыкли. Страшно то, что принято называть психологическим неглектом, и то, что «Гарольд, скрывающий боль» здесь не мем, а печальная правда. Страшно не то, что спектакль на всех уровнях пропитан смертью, а то, что семейство Чейзенов, к сожалению, совсем не семейка Аддамс, как бы разного рода трюки и визуальная эстетика на это ни намекали. Будь я психологом, я бы долго и нудно рассуждала о том, как смерть отца и тот самый психологический неглект привели Гарольда к тому, что он запутался в формах любви, пытаясь заместить фигуру матери, как с ног на голову встали у него в голове отношения «ребёнок — взрослый», а также о финале, в котором Гарольд остался окончательно доломан смертью Мод… хорошо, что я не психолог, правда?
А если не иронизировать — мне весьма импонирует то, что авторский/режиссёрский месседж постоянно пульсирует на грани подтекста, выплёскиваясь уж слишком прямым и «жирным» обращением к залу лишь однажды — и потому это вполне можно простить. Есть такое ощущение, что аудитория спектакля ближе к «14», чем к «+» не закроется, как это случается, если она почувствует, что с ней сюсюкают. Потому что даже нужные и острые темы легко испортить, если разговор со зрителем будет вестись не на равных. А здесь скорее категория «+» ненадолго возвращается в свои «14»…
Будучи практикующим тифлокомментатором, я немного (или много) профдеформирована: обращаю особенное внимание на визуальное оформление спектакля. Оно строится преимущественно на контрастах цветов и фактур. Чёрно-белый, геометрические узоры, жёсткое, холодное, вытянутое, угловатое и острое — это мир Гарольда, потому что он у Евгения Замахаева сам по себе этакий классический бёртоновский мальчик-велосипед. Мой внутренний подросток спит недостаточно крепко, чтобы не ассоциироваться с этим Гарольдом, очаровательном в своей неловкости — и думаю, что я в этом далеко не одинока. Это же целое искусство — создать персонажа, который (до знакомства с Мод, конечно) будет не на своём месте абсолютно везде.
Тёплые цвета, цветы, свет, всё мягкое и невесомое — живое — это мир Мод (Валентина Лаптева). Отдельно меня-логофила гипнотизирует неоднократно звучащее со сцены словосочетание «дом Мод», потому что оно не только многозначно, но ещё и анаграмматично. Так вот, в доме Мод можно, конечно, научиться плохому (ох как лихо Валентина Николаевна управляется с кальяном! — и возмущения не принимаются, всё по тексту), но её коллекция запахов — как зазвучало в пандемию-то, а? — это настоящий инструмент для открытия второго дыхания. Мод — тоже, между прочим, вполне себе бёртоновская героиня, на этот раз по «странности». С Мод у меня отношения сложились не сразу: всё время крутилось в голове что-то… будто всё это я уже где-то видела, только ухватить никак не могу. Разгадка пришла сама — на подсолнухах. Потому что как только в дело пошли подсолнухи, я на автомате поправила: нет, должны же быть нарциссы. И — бам! — вот оно.
Гарольд и Мод — это такой «Стеклянный зверинец» наоборот. Или даже наизнанку. Потому что в этом домике всё смешалось так, что можно не взбалтывать. Вот образ Мод и не давал мне покоя. Кого же в ней всё-таки больше? Аманды с её экзальтацией и нарциссами (которые подсолнухи), Джима с неубиваемым оптимизмом или Лауры с её наивной открытой душой… и фигуркой тюленя, хоть и не из стекла, которую придётся отпустить в свободное плавание? А бедный Гарольд — однозначно Том. Том, который любил, потерял, горюет и винит себя. Который так и не стал астронавтом — кстати, в финале пьесы Гарольд и Мод как раз говорят о поэтах и астронавтах… вот к чему была Дина Вашингтон и Destination Moon, оказывается.
Обе пьесы для меня срифмовались ощущением чего-то такого щемяще-искреннего и заранее обречённого. Потому что, как известно, если в первом акте пьесы с потолка свисает петля, финал может быть сколь угодно светлым и мелодраматичным, как будто созданным для красивого кадра, но суть остаётся бесконечно печальной.
Уравновешивает её, пожалуй, вся галерея остальных персонажей разной степени фриковатости. Даже героиня, которую надо бы обвинить во всех грехах, сыграна Ириной Шишениной так обаятельно, будто за двоих, что даже трудно сказать, в какой степени мадам Чейзен зло, а в какой — comic relief. Как мать она уже давно феерически облажалась, но вот как женщина… Да она играет в те же игры, что и сын, ложась на колени к доктору Матиушу как в гроб! Образ, который создаёт Иван Донец, больше напоминает карикатуру на психотерапевта — такому бы доктору самому не мешало перестать беспокоиться и начать жить. А вот в квалифицированной помощи терапевта острее всего нуждается Мари (Мария Соломатова), решённая в эстетике пин-ап. Интересно наблюдать за развитием героини, которая в первом действии значительную часть своего сценического времени валяется в обмороке, но постепенно осмелевает настолько, что не хуже хозяйки строит невест.
О, эти невесты!.. Тут вам и реальная пацанесса Сильвия (Анна Демакова), и ещё одна девушка-пин-ап Нэнси (Елизавета Мушегова), и актриса масштабного дарования Роз Д’Оранж (Виктория Ельцова). И все эти образы гротескны настолько, что я бы даже назвала их сексистскими, если бы они не были действительно гомерически смешными. И этим маршрутом я уже явно ездила — сделаны они ровно так же, как фрики, встречающиеся по пути Чику с Майком. Может быть поэтому мне милее менее яркие, но от этого не менее запоминающиеся дуэты мужских, условно «нормальных» персонажей: Священник (Станислав Щербинин), который цензурирует все не вмещающиеся в 14+ реплики восклицаниями «пресвятая богоматерь!», и Садовник (Роман Кондратьев), который хочет просто делать свою работу, но попадает под раздачу; терроризируемый выходками шустрой Мод и гоняющийся за ней по всему городу инспектор Бернар (Михаил Шибанов) и его помощник Допель, отчаянно напоминающий ленивца Блица из Зверополиса… В общем, одного раза явно недостаточно, чтобы разглядеть каждый узор в этом калейдоскопе. А если после премьеры прошло уже три дня, а я всё никак не могу стряхнуть с себя это ощущение, похожее на влюблённость, страшно подумать, какой эффект этот спектакль произведёт когда-нибудь весной, когда, кстати, ТЮЗ ещё и вернётся на родную сцену, где подключится магия родных стен.
В общем, после двух премьер-свиданий с ТЮЗом (да ещё и с почти годичным перерывом) мне отчаянно хочется третьего. Кто-нибудь, позовите девушку, а?..
