Наша справка: Ежик, Кот в сапогах, Меркуцио, Владимир Дубровский, Князь Андрей Болконский, Несчастливцев. А чуть раньше — Я в «Школе для дураков», Петер Мунк в «Холодном сердце», Медведь в «Обыкновенном чуде», Володя Иртеньев в «Отрочестве», Педро Пуля в «Капитанах песка», Чеширский кот в «Алисе в стране чудес». Это все он — артист Пермского ТЮЗа Евгений Замахаев. Он служит в Пермском ТЮЗе с 2013 года после окончания Пермской академии искусства и культуры (курс народного артиста РФ М.Ю. Скоморохова и заслуженной артистки РФ Т.П. Жарковой). Дважды был лауреатом внутритеатральной премии «ЭКСклюзив», ему вручена премия города Перми в сфере культуры и искусства (премия народной артистки СССР Л. Мосоловой за роли Ежика в «Сказках про Ежика в тумане» и Педро Пули в «Капитанах песка»), роль Ежика также отмечена на Всероссийском фестивале «Сказочное королевство» в Севастополе.
Мы поговорили в Евгением Замахаевым о любви к цирку, знаковых ролях и спектаклях и, конечно, о детстве, из которого, как известно, все мы родом.
- Каким вы были ребенком?
- Я был послушным. Я второй ребенок в семье, и, как показывает практика, вторые дети спокойнее, ведь у родителей больше опыта по воспитанию детей. Учился прилежно, хорошист. Хотя это слово мне сейчас не нравится. Но в то время устраивало. Никаких хлопот я не доставлял ни в детстве, ни в подростковом возрасте, не бунтовал. Эмоции выражал в музыке, которой увлекался.
- Ваше самое яркое детское впечатление.
- У меня было прекрасное детство с точки зрения впечатлений, поскольку мои родители тоже являлись артистами, и я рос в музыкальной среде. До моих восьми лет мы жили в цирковом общежитии, поэтому цирк — это место, которое подарило мне много ярких впечатлений: общение с клоунами, дрессировщиками, братьями Запашными. Они жили на гастролях в той же гостинице, и мы с их папой, Вальтером Запашным, пили чай в одном номере. Мы дружили с детьми цирковых артистов, когда они приезжали — на два-три месяца, столько и дружили. Помню артистов из Китая. У нас во дворе были качели, я обожал качаться и до сих пор люблю. Высший шик — раскачаться до стука ограничительной перекладины, получалось полусолнышко. И вот китайские артисты, делая практически акробатические трюки на наших качелях, настолько сильно раскачались, что металлический трос загнулся на опору. Сейчас китайский цирк не приезжает, но тогда, в 90-х, это было яркое шоу. Я не любил номера с животными. Один раз всего мне было по-настоящему смешно от клоуна, я не помню имени артиста. Мне кажется, это очень сложно — быть клоуном. У нас в театре был один человек, которого я могу назвать настоящим клоуном — Валерий Николаевич Серегин. У него абсолютно клоунская природа, на сцене был всегда смешон. А в жизни было много трудностей. Говорят, настоящие клоуны смешны на сцене и трагичны в жизни. В цирке больше всего мне нравились воздушные акробаты, сильно захватывало дух, когда они на трапециях, с натянутой сеткой отправлялись под купол цирка и совершали невероятные акробатические номера! Я хлопал всегда — не в финале, когда уже все хлопали, а когда чувствовал, что происходит что-то невероятное. Поэтому одно из ярких моих впечатлений из детства – это цирк.
- Кем мечтали стать в детстве?
- Всегда по-разному, не было какой-то конкретной цели. Никогда не думал, что стану актером, даже отрицал это. Искусство не приносит денег, это я понимал, видя, как живут родители. В 90-е у моих друзей появлялись магнитофоны, большие телевизоры, игровые приставки. А у меня не было. У родителей были проблемы с работой. Папа работал не по специальности, а дворником, охранником, мама преподавала. Но многих финансовых проблем я не замечал, спасибо моим родителям. Хоть они не могли подарить мне что-то материальное, но я рос в любви и заботе. Изнанку профессии я видел и не хотел этим заниматься.
- Но сейчас уже можно, оглядываясь на прошлое, сформулировать, что же все-таки повлияло на выбор профессии?
- Да, это просто сама среда моих родителей, старшего брата. Он музыкант, играл на гитаре, дома постоянно звучала музыка, родители пели арии из опер. В старших классах я начал вести школьные линейки, участвовал в номерах. Я не помню поворотного момента, когда определился с профессией. Я на журфак хотел поступать. Да я еще влюбился в одноклассницу и поступал туда, куда и она. Она на журфак — и я на журфак. А ЕГЭ по литературе я завалил, на апелляции выяснилось, что не попал в формальные критерии, например, вместо трех предложений написал четыре. И таких моментов оказалось много. Так что на журфак я не попал. А в институте культуры основной набор уже прошел, был дополнительный, два бюджетных места. Выучил басню, вспомнил стихотворение, песни сами по себе формировались. И, собственно, это было поворотным решением для Михаила Юрьевича (М.Ю. Скоморохов — мастер курса — ред.), когда я поступал. Он сказал: «В театре ты ничего не понимаешь, но поешь неплохо. Приходи 1 сентября». Дальше началась учеба.
- Вы учились на курсе М.Ю. Скоморохова, который на тот момент был художественным руководителем ТЮЗа. Повлияло ли это на дальнейший выбор места работы?
- Конечно! Со второго курса начали уже играть в массовке в некоторых спектаклях. Повлияло и в профессиональном плане. Сначала мы долго привыкали к характеру Михаила Юрьевича, он производил впечатление жесткого по характеру, резкого в высказываниях и при этом влюбленного в театр и в свою профессию человека. Уже потом Татьяна Петровна Жаркова – наш второй мастер, сказала, что нужно отделять зерна от плевел. Позже мы поняли, что нужно просто брать суть и не обращать внимания на то, как это преподнесено. Мне повезло, что я учился у Скоморохова, испытываю только благодарность к этому человеку.
- Какую роль сыграли ваши учителя в становлении вас как актера и человека?
- Очень люблю Ирину Владимировну Максимову – педагога по речи. Мы до сих пор общаемся, я восхищен этой женщиной. Это человек, который тоже повлиял на восприятие и театра, и жизни. Она предложила мне поехать на «Дельфийские игры» в Москву, мы готовили большой монолог из «Войны и мира», и я там даже получил диплом за искреннее прочтение монолога.
- Как изменилось внутреннее ощущение, когда выходили на сцену студентом и после окончания учебы?
- Когда я выходил на сцену студентом, ведущее чувство, которое меня сопровождало, был страх. Даже не волнение, а страх. Зал казался невероятно огромным, большое количество глаз, которые смотрят, и восприятие этого мне очень мешало. Я долго не мог абстрагироваться от понимания, что на меня смотрят люди. Это меня закрепощало. Актер должен действовать и не думать о зрителе. Главная ценность артиста — максимальная органика. И только со временем я стал чувствовать свободу. Когда я был студентом, верил в магию, в мир сказки и искусства, когда казалось, что каждый вздох, каждое слово особенные. Сейчас восторженная романтика ушла, я стал опытнее, спокойнее.
- Про артистов говорят, что они растут ролями. Какие спектакли, роли стали для вас знаковыми?
- Каждая роль в какой-то степени. Больше всего мне дали как артисту спектакли М.Ю. Скоморохова, потому что был очень глубокий разбор и анализ того, что ты делаешь. Когда у тебя есть разобранная внутренняя жизнь персонажа, ты принимаешь, впитываешь ее, у тебя нет времени оценивать что-то еще. Появляется планка, ниже которой ты не упадешь, выполнишь задачу, даже если, допустим, сегодня не очень себя чувствуешь. А если ты еще наполнен, нутро подключаешь, то вообще все замечательно. Когда ты работаешь с мастерами, которые понимают, что, как, почему, что за спектакль, для чего он сделан, ты видишь спектакль в целом. Не только за свою роль переживаешь, но за весь спектакль. Сан Саныч Калашниченко, покойный, мне однажды сказал, что нужно играть не роль, а тему. А тема пронизывает весь спектакль. И Сан Саныч был одним из тех людей, который переживал не только за то, что он делает, но вообще за всё. Скомороховские спектакли для меня — спектакли роста и в репетициях, и на сцене: «Господа Головлёвы», «Предместье», «Ёжик в тумане», который мы до сих пор играем.
- Ёжик из спектакля – близкий вам персонаж?
- Конечно, особенно раньше, когда я много рефлексировал, увлекался богословием и философией. Сейчас у меня больше бытовой настрой. А когда-то очень много черпал из своих личных переживаний, из окружения. У меня есть друзья, которые похожи на Ёжика. Один из них — человек, способный удивиться прекрасному, увидеть, замереть, созерцать. Удивительное свойство человека так восхищаться цветком, не срывая его, не ставить себе в вазу, а находясь рядом с ним, удивляться, умиляться, по-настоящему испытывать радость. Именно такие эмоции я попытался показать в Ежике. Ведь там много таких моментов: пошел снег зимой — удивляется, пошел дождь — тоже удивляется! И все воспринимает как благодать, ниспосланную сверху.
- К каким еще спектаклям относитесь по-особенному?
- «Школа для дураков» — это спектакль и театр, по которым я скучаю. Спектакль был пронизан философией, он возбуждал рефлексию, воспоминания, будоражил потаенные уголки внутри тебя, но не прямым воздействием, а посредством образов, метафор и эфемерных вещей. Спектакль «Школа для дураков» был именно таким. Мои родители ходили на этот спектакль, они и плакали, и смеялись, не могли себе объяснить, от чего. Все было на образах, картинках, мазками сделано. Мне было интересно работать, каждый раз спектакль был разный. Максим (Максим Соколов — режиссер спектакля «Школа для дураков» — ред.) строил спектакль так, чтобы была общая композиция, но мы были довольно свободны внутри эпизода, и как пойдет сцена, ты не знал. Именно в этом была изюминка спектакля: чтобы по-живому, эмоционально, не заштампованно. Когда я играл этот спектакль, я был максимально искренним. Он был актом искусства не только со стороны режиссера, но и со стороны всех участников. Этот спектакль сыграл большую роль в моем становлении как артиста.
- Критики, оценивая «Школу для дураков», писали, что главная идея спектакля — желание свободы и пути ее достижения. В «Капитанах песка» ваш герой Педро Пуля, предводитель банды подростков, тоже больше всего ценит свободу. Можно ли говорить, что понимание свободы у этих героев разное?
- Наверное, да. Наверное, разное. Саша Соколов — автор «Школы для дураков» — писал во времена Советского Союза, поэтому его свобода — это про Союз. А в «Капитанах песка» свобода для подростков, которые жили в трущобах, — это свобода от общества, от гнета аристократов. В нашем спектакле, во всяком случае. Что-то перекликается в этих спектаклях, что-то нет. Но общее в них — ощущение свободы с точки зрения ребенка. А для меня самое главное — это твоя личная свобода. Свобода от своих страхов, предрассудков, об этом в конечном итоге и приходится говорить каждому человеку. Я считаю, что человек не может быть совсем свободным. От чего свободным? Об этом рассуждал герой Достоевского: тварь я дрожащая или право имею. Взять топор и лишить кого-то жизни — тоже свобода, свобода твоих действий, твоих намерений. Или я сижу в автобусе — почему я должен вставать, уступать место? Это моя свобода. Тут каждый сам для себя внутренне определяет. А кто захочет убить, тот убьет. Кто захочет встать, тот встанет.
- В вашем репертуаре было немало ролей подростков — в спектаклях «Лев, колдунья и платяной шкаф», «Фантом Марины Кудряшовой», «Господа Головлевы», «Отрочество». Как сыграть ребенка, чтобы зрители поверили?
- Честно, не знаю. В отличие от обычного человека, психика артиста чуть запаздывает, поэтому нам чуть проще играть 15-летнего, когда тебе 25. Вспоминаешь свой опыт и восприятие жизни, и такая гибкая психика помогает. Надо захотеть увлечься, увлечься игрой, понаблюдать, с детьми пообщаться. Жанр помогает, обстоятельства. Иногда бывает парадоксально. Сейчас в «Капризке» подростков играют Павел Ознобишин, Александр Шаров. Это взрослые дети, это определено жанром и это намеренный ход: мальчики выросли, но не повзрослели. А ведь таких дядек у нас по улицам много ходит. Мы говорим, что человек не вырос, он инфантилен. Поэтому все зависит от жанра и увлеченности актера.
- Ваш персонаж в «Лесе», Несчастливцев, больше всего ценит в артистах «чувство» и «огонь», а что цените Вы?
- Если мы говорим о профессии, то партнерство, увлеченность задачами, тем что ты делаешь, азарт. Меня восхищает, когда люди умеют импровизировать на сцене. Я видел такое в питерском театре имени Андрея Миронова на спектакле «Детектор лжи». История простая, бытовая: муж забыл, куда спрятал заначку, а жена вызывает экстрасенса-гипнотизера, чтобы это выяснить. Все было разыграно на троих. Экстрасенса играл Рудольф Фурманов, он пил таблетки, видимо, по жизни, и во время спектакля она у него упала. А героиня, которую играла Мария Лаврова, по пьесе уточняет — ну что, когда вы начнете искать, вы же только выпили таблетки. И из этого маленького момента, когда что-то пошло не так, навертели такую историю, что всем стало понятно, что они сбились, но они сыграли так, что зал аплодировал! Это было очень смешно! Я никогда такого не видел, для меня это было очень большое впечатление. Я оценил класс, уровень мастерства артистов. Это про включенность, про которую я говорил. Что бы ни происходило, ты не будешь удивленно хлопать глазами и делать вид, когда что-то пошло не так, ой да зритель ничего не поймет. Нет! Они вышли из той истории, сыграли другую и вернулись в канву сюжета. Это потрясающе! Для меня это Артисты с большой буквы.
- Насколько зависит Ваша игра в спектаклях от партнеров?
- Непосредственным образом. Очень важно, чтобы не было такого, если ты ведешь сцену, а партнер вдруг выпадает из контекста, теряется и говорит текст, потому что надо сказать. Есть же интонации, разные нюансы, есть подтекст, что очень важно в театре. Чтобы то, что происходит на сцене, было наполнено вторыми, третьими планами, насколько у тебя хватит таланта. Если человек приходит и говорит заученный текст, то становится неинтересно. Есть спектакли, в которых зритель не получает удовольствия, всухую проходит: ну, историю рассказали. А есть спектакли, в которые ты погружаешься и каждый раз приходишь на спектакль и хочешь смотреть его снова и снова. В этом магия театра и существует! В кино — пленочка одна, в театре каждый раз по-новому, ты никогда не сыграешь так же, как вчера. Важно, чтобы партнер подхватывал твою интонацию, ты подхватывал партнера, чтобы вы имели в виду общий знаменатель и не забывали про задачу режиссера.
- Что вы испытываете, видя свою фамилию в списке распределения ролей против таких персонажей, как Владимир Дубровский, Андрей Болконский?
- Конечно рад, что у меня появились такие роли. Каждому артисту приятно играть центральные роли. Но я отдаю себе отчет, что и моя внешность имеет значение при распределении. Зритель в первую очередь оценивает визуал. Мы же не аудиоспектакль делаем. Театр визуален, особенно в последнее время театральная тенденция — ставка делается на визуал. Об этом неоднократно говорил и режиссер Владимир Гурфинкель — важен каст, подбор актеров. Если подбор актеров правильный, кто какую роль играет по типажу, как в кино, то уже есть 50% успеха.
- Было ли распределение, которое удивило?
- Мы сейчас делаем «Тимура и его команду» (премьера состоялась 25 июня 2024 года, после того, как было записано это интервью - ред.) Там не было распределения ролей. Сразу начали читать, и мне дали роль Гараева, весельчака, любителя женской красоты. Мне интересно, я такого не играл. То есть, я не буду использовать краски, приемы, которые использовал где-то уже. Это и легче. Сложно сделать похожих персонажей разными.
- Насколько вам близок образ романтического героя - благородного разбойника?
- Есть нотки интеллигентности и внешность, которая во многом решает. По характеру не думаю, что похож. Я так не меряю роли — что близко. В каждой роли есть общее со мной — одно, два, три качества. Чем дальше от тебя, от твоей сущности, тем интереснее. Себя играть неинтересно.
- В спектакле «Обыкновенное чудо» вы сыграли роль Медведя, который стал человеком, чтобы научиться жить. Знаменитый советский фильм вам помогал в работе над ролью или напротив?
- Эта роль была у меня в такой период жизни, где я запутался в своих эмоциях, переживаниях, и на сцене тоже была такая «переживательная» история. Все было искренне, по-настоящему. При создании спектакля мы старались не опираться на образы, созданные в кино. По образу, по картинке, по стилистике — все было абсолютно по-другому, и ничего не перекликалось с фильмом. Мы ходили в мой любимый цирк, учились летать на полотнах. Вот это тоже интересно и важно: когда ты благодаря своей роли можешь еще чему-то научиться. Таких ролей не так уж много. Мы летали на полотнах в «Обыкновенном чуде». В «Капитанах песка» мы метали ножи. Хотелось бы таких спектаклей, чтобы было свежо! Театр, раз он для впечатлений, хотелось, чтобы он удивлял за счет парадоксальных вещей.
- В театре актер живет со своим персонажем год-два-три — столько, сколько живет спектакль на сцене. Сложно ли играть одни и те же эмоции, переживания персонажей столько раз?
- Сложно. На самом деле, надо быть включенным в тот момент времени, в котором ты находишься. По жизни ты чистишь зубы одной рукой, каждое утро, примерно в одно время. Как освежить восприятие? Ну, возьми щетку в левую руку. Здесь то же самое. Попытаться в моменте, в диалоге, в эпизоде просто почувствовать, подышать нормально воздухом по-человечески, как ты сейчас дышишь. И начать с этого дыхания, чтобы дальше все было так, какой ты на сегодняшний день, не привирая, не пытаясь сделать, как вчера, месяц назад. Быть искренним, по-честному относиться.
- У артиста бывает время, когда он живет только работой?
- Обычно это предпремьерные репетиции, времени точно ни на что не хватает. Даже когда ложишься спать, все равно это крутится в голове. Первые показы — большое волнение, эмоциональное напряжение.
- Чем занимаетесь в свободное от работы время?
- Семьей, дочкой. Стараюсь как можно больше времени проводить с ней, она меня очень вдохновляет. К тому же есть хобби, которое переросло почти в профессиональную деятельность – моя группа. Поэтому уже не могу сказать, что это отдых, хобби, это уже вторая работа. Совмещать удается, с трудом, но удается.
- Как пришла идея создать группу Rocky II?
- Не совсем была моя идея, моего друга, Романа Аверина, но я на нее охотно согласился. Это было желание поиграть музыку, которую я умею исполнять — рок. Брат у меня рок-музыкант. Мы исполняем не свои песни, а песни известных исполнителей, потому что в какой-то момент они нам понравились. Сначала играли в барах, затем людям это понравилось, и нас стали приглашать на мероприятия, так что мы не просто играем, но и зарабатываем на этом деньги. У меня есть несколько своих песен, на английском языке и на русском. Но я отошел это этого уже давно. Ушла та романтика, которая была во мне когда-то, ее сейчас мало. А именно чувство романтизма и «улета», позволяло часами сидеть, глядеть в окно на голубое небо и придумывать строчки. Сейчас на это реально нет времени и внутреннего ресурса.
- Что вас в искусстве восхищает? Литература, музыка, кино?
- Кино очень люблю. Для меня самый топ — это Ингмар Бергман, Феллини и Тарковский. Будешь смотреть и каждый раз видишь что-то новое. Оно очень театральное. Там много нюансов, много глубины, много философии, жизни, экшена — не просто пересказывания какой-то истории, там много потаенного. И вот «Школа для дураков» перекликается с Тарковским, были сцены, которые визуально напоминали «Зеркало» : Учитель уходит сквозь траву, оборачивается, ветер дует, она колышется. Живопись, музыка, кино, театр перекликаются.
- А часто вас узнают на улице, в транспорте? Должны ли существовать границы между поклонниками и артистами?
- Почти не узнают, бывает, иногда после спектакля подходят. Или на автобусной остановке иногда говорят «спасибо». Границы между поклонниками и артистами, конечно, должны существовать. У меня есть некоторые фанаты, я стараюсь держать дистанцию. Есть моя личная жизнь, есть театральная, меня знают как театрального человека, а дальше должны существовать границы и мое личное пространство.
- В чем для вас состоит чудо театра?
- Если брать отдельный спектакль, то у него есть замысел, есть режиссер, и когда он способен заразить этим артистов, все понимают интерес, испытывают жажду это воплотить, все становятся единомышленниками. Это я через себя пропустил. Российский театр родился из единомышленников. Такое единение я часто нахожу в непрофессиональных театрах, в любительских, институтских. В ПГУ, например, был Свободный Театр Современного Танца, там моя одноклассница танцевала. И на одну из наших «Театральных бессонниц» мы их приглашали. Я увидел такой энтузиазм, такую включенность! Они же без слов, на движениях, на трюках, но это так по-хорошему театрально впечатляло! В этом и есть чудо театра! Слава Богу, наш театр еще сохраняет традицию — люди хотят делать общее дело. Хочу, чтобы молодежь училась у старожилов профессии: работе над ролью, партнерству, чтобы уважали старших, учились у них быть заряженным на сцене общей идеей, горели, воплощали чудеса!
Интервью подготовили
Алла Гурина, Анна Зорина
В материале использованы фотографии Александра Медведева, Романа Горбатовского, Алексея Гущина
