Николай Коляда: В каждом взмахе ресниц добиваюсь от актёров подлинности

5 мая 2016

29 апреля (через неделю после гастролей в Перми, которые прошли с 22 по 24 апреля на сцене ТЮЗа) в «Коляда-Театре» состоялась презентация пятого тома 12-томного собрания сочинений драматурга, театрального режиссёра, сценариста и прозаика Николая Коляды. Если посчитать все интервью, данные Николаем Владимировичем только с момента создания им театра в 2001 году, то можно сложить ещё один солидный том. Приводит ли количество публикаций и разъяснений к качественному пониманию публикой того нового художественного языка, поисками которого занимается известный автор?

Вы не устали давать интервью, Николай Владимирович?

— Я знаю, что это моя работа, поэтому не устаю отвечать на вопросы. Правда, повторений избежать сложно — другую-то жизнь не придумаешь. Однажды в Доме актёра в Екатеринбурге я слушал выступление Олега Табакова. И так мне было интересно всё, что он говорил, — невероятно! А позже я увидел запись, уже московскую, где Олег Павлович повторял ровно то же самое, но с таким видом, будто вот только что у него эта свежая мысль родилась. Я тогда подумал: какой артист! И после этого решил, давая интервью, следовать примеру Табакова и не уточнять, сколько лет только что озвученной мысли.

На гастроли в Пермь «Коляда-Театр» приехал впервые за пять лет. Почему так долго держали паузу? 

— Нас везде зовут. В этом году у нас была насыщенная программа гастролей. В начале сезона успели побывать на обменных гастролях в Тюмени. В ноябре прошлого года две недели мы выступали на сцене Александринского театра в Санкт-Петербурге. Затем отправились на три недели в Москву, где играли спектакли в Театральном центре «На Страстном». С марта по начало апреля гастролировали во Франции, Польше и Сербии. Недельку отдохнули — и приехали в Пермь. Больше в этом году ездить не будем, хватит. 

Потому что гастроли отнимают много сил? 

— Артистам-то весело, они очень любят гастроли. Это смена обстановки, новые впечатления, все отдыхают от семьи, повседневных забот. В Польше актёры взяли автомобиль напрокат и отправились в Прагу, оттуда в Брно. Вернулись — поехали на польский курорт Закопане. Во Франции успели съездить в Биарриц, на Атлантическое побережье. Везде они счастливые, фотографируются, улыбаются. А я сидел один в гостиничном номере с задёрнутыми наглухо шторами, сводил дебет с кредитом и грустил, поскольку бюджета театра не хватает.
Мне, как руководителю театра, приходится отвечать за всё: кто-то из артистов напился, кто-то паспорт забыл, кто-то — костюм. Билеты надо купить, в гостиницу всех поселить. Без происшествий не обходится, а все организационные заботы лежат на мне. Я бы рад быть просто артистом и ни за что не переживать, но мне важно, чтобы каждое наше выступление было организовано достойно. Вот и сейчас перед началом спектакля «Дюймовочка» я стоял в фойе, здоровался с каждым зрителем, оставлял автографы на открытках. Подписал штук пятьдесят. Артисты смеются над моим упорством раздавать автографы. А для меня в этом — проявление уважения к публике. Хочу, чтобы у зрителей было хорошее настроение перед началом спектакля. Они могут не знать, что у нас актёрский театр, что в нём машинерия, костюмы и декорации остаются на втором плане. Но если зрители пришли однажды, я хочу, чтобы им захотелось прийти снова и снова. 

А кто ваша публика? 

— Я делаю спектакли для людей, заинтересованных увидеть что-то новое, а не для театральной критики. Это шоу в хорошем смысле слова, чтобы зрители отдохнули, посмеялись, поплакали. В Польше, например, где я поставил шесть спектаклей, после третьей постановки критики написали: «Коляда делает спектакли, которые очень нравятся публике, но не нравятся критике». Я смеялся! А почему я должен нравиться критикам? Они обычно приходят бесплатно, смотрят с недовольным выражением лица, а потом пишут в своих колонках что-то невообразимое. У меня, как сказала однажды критик Марина Давыдова, «беззубые» спектакли. Действительно, я не переношу на сцену театра острые социально-политические темы, которые обсуждаются в интернете и на телевидении. Если зритель не разглядит в спектакле «актуальности», то критик обязательно это заметит. 

Плохо, когда у режиссёра утеряна связь со временем, реальностью и публикой. Я знаю очень многих режиссёров, тотально погружённых в депрессию. Такие художники носят чёрные очки, небрежно повязанные шарфики, жалуются на жизнь и не делают спектакли для публики. В таком случае, зачем театр? Конечно, режиссёру необходимо чувствовать себя независимым в творчестве, но думать о зрителе нужно всегда. 

На каком языке идут ваши спектакли в других странах? 

— За границей все наши спектакли идут с переводом. Мы играем на русском языке — с титрами над сценой. В Европе нас всегда тепло встречают. Только во Францию мы ездили шесть раз, выступали на разных площадках, в том числе в знаменитом театре «Одеон». Доводилось выступать в Германии, Сербии, Польше, Греции, Румынии, Словении. И везде были роскошные отзывы в прессе, овации в зале. 

Во французской газете LeMond вышла хвалебная статья известного театрального критика о спектакле «Гамлет». (Публикация 2010 года. — Прим. ред.) Заголовок заметки гласил: «Дикий театр из Сибири». Для французов Урал и Сибирь — почти одна территория. А «диким» наш театр назван из-за неуёмной энергии артистов, которой они со сцены делятся со зрителями. Нашего Олега Ягодина в статье сравнивали с молодым Михаилом Барышниковым. Я часто повторяю эту историю, потому что она показательна, когда речь идёт о восприятии «Коляда-Театра» на Западе. 

Во время нынешних зарубежных гастролей мы показывали спектакль «Вишнёвый сад». Во всём мире публика привыкла видеть в этой пьесе Раневскую в парике, Фирса с наклеенными бакенбардами, Гаева и других персонажей — обязательно с накладными бородами. Все женщины должны быть в белых льняных одеяниях. Декорации непременно украшены белыми цветочками, символизирующими вишнёвый сад. Должна звучать грустная музыка, под которую Раневская со слезой в голосе произносит: «Посмотрите, покойная мама идёт по саду... в белом платье!». Во всех театрах, где я смотрел постановку этой чеховской пьесы, делается только так, без вариантов. Эту театральную традицию мы нарушаем. В нашей постановке «Вишнёвого сада» все персонажи пьяны, водка льётся с потолка. Вместо цветов по сцене рассыпается четыре тысячи белых пластиковых одноразовых стаканчиков. Когда в ходе спектакля артисты растаптывают стаканчики по полу, те хрустят, как кости. 
   

Фото – Тимур Абасов

Вы рисуете современный образ страны? 

— Это образ совсем другой России, которую я люблю и которую мне немыслимо жаль, — пьяной, нищей, глупой, расхристанной. Во втором действии становится так пронзительно жалко всех этих людей, которые живут бездарно, слепо, пошло, не осознавая опасностей, которые их подстерегают за каждым углом. Они не планируют свою жизнь, не задумываются о ней ни на минуту, как все русские люди. «Авось бабушка из Ярославля пришлёт денег». Да не пришлёт! Отвечать за собственную жизнь нужно самим.

Кроме «Вишнёвого сада», за границей мы показали спектакли «Борис Годунов» и «Гамлет». Французы, которые ждали традиционного классического русского театра, испытали лёгкий шок. Все броские клише и стереотипы, которые они знают о нашей стране, я беспощадно высмеиваю. Медведи, матрёшки, балалайки — весь этот русский китч появляется на сцене, чтобы изменить ограниченное представление иностранных зрителей о России.

А в спектакле «Мёртвые души» вы представили «энциклопедию пошлости» наших дней?

— Я очень люблю этот спектакль. Гоголя люблю. В этой постановке много черт современной жизни. Например, звучат шлягеры, которые можно услышать сегодня по радио в общественном транспорте. И всё кажется смешным до той поры, пока не хочется заплакать. Сквозным символом спектакля служит поезд — жизнь как она есть. Едут в нём пассажиры, на всех станциях торговцы предлагают им то матрёшек, то картошку, то мягкие игрушки. Кто проезжал Киров, тот знает, как это выглядит. Действие спектакля стремительно развивается, пока на сцене не появляется автор — Гоголь. Он ложится и переворачивается в гробу 12 раз. Для меня это пик, кульминация смысла спектакля. Мне кажется, если бы Гоголь увидел, что и через 200 лет в этой стране всё остаётся таким же, каким было в его время, он бы перевернулся в гробу от сожаления. Те же Коробочки, Ноздрёвы, Собакевичи, Маниловы и Чичиковы продолжают и в XXI век ехать на русской «Птице-тройке». А почему? Я не знаю. 

Где вы успеваете наблюдать за современными персонажами, чтобы психологически точно представить их образы на сцене? 

— Я регулярно вижу эти типажи перед спектаклями в фойе нашего театра. Мне достаточно взглянуть на человека, чтобы понять, как у него дома мебель расставлена. Кроме того, я же общаюсь со зрителями. Меня часто просят написать на программке какое-нибудь пожелание. Подписываю и подтверждаю: у меня колдовская фамилия, если я что-то пожелал, то любая мечта непременно сбудется! Многих это вдохновляет. Люди начинают верить в себя. 

Коляда — это имя или бренд?

— Много лет назад мне позвонил ночью Виктюк, когда я написал пьесу «Рогатка». В 1989 году он собирался ставить по этой пьесе спектакль в SanDiegorepertoryTheater (Сан-Диего, США). Виктюка с этой пьесой познакомила Людмила Улицкая, тогда ещё начинающий писатель. Роман Григорьевич по телефону задал вопрос в лоб: «Это что за фамилия — Коляда?». Я подумал, что меня разыгрывают. Тогда не было сотовых телефонов. И мне показалось немыслимым, чтобы Роман Виктюк, в то время чрезвычайно популярный режиссёр, мог позвонить мне, начинающему драматургу, только для того, чтобы поинтересоваться фамилией. Я объяснил, что фамилия украинская. Мой отец украинец, мама русская. Виктюк мне не верил. А я рад, что у меня такая смешная и странная фамилия. Название «Иванов-театр» запоминалось бы не так хорошо. Многие думают, что у нас фольклорный театр, названный в честь языческого славянского бога радости, что мы частушки поём... Я никого не разубеждаю в этом, но рад, что никто не связывает название театра со мной.

Что касается бренда, то я часто слышу забавные истории, которые мне пересказывают знакомые или зрители. Например, в Новосибирске есть крупная сеть одноимённых кафе. В Волгограде — сеть ювелирных магазинов. А в Калининграде — мясокомбинат — мой тёзка. Иногда присылают фотографии вывесок с вопросом: «Так у вас не только театр есть? Это ваше?». Я в таких случаях обычно молча киваю. Пусть думают, что всё моё.


Фото – Тимур Абасов

А зачем издавать полное собрание своих сочинений в 12 томах?

— Ещё не издал. Пятый том вот-вот появился из печати. В первый том вошли рассказы, во второй — повести, в третий — ранние пьесы, которые никогда не публиковались, в четвёртом томе собраны известные пьесы «Рогатка», «МурлинМурло», «Шерочка с машерочкой», «Половики и валенки» и другие. Например, «Шерочку с машерочкой» и «Половики и валенки» с 1993 года в течение многих лет в антрепризе играли Лия Ахеджакова и Алла Покровская. Пьеса «Играем в фанты», впервые опубликованная в 1987 году, ставилась в 90 театрах России. Пьеса «Рогатка» переведена на 11 языков. Многие из 120 моих пьес ставят в разных театрах мира. И о каждой можно было бы отдельную историю рассказать.

Я решил все сочинения собрать и издать на собственные средства в авторской редакции. Жизнь проходит. Мне хочется, чтобы мои тексты были опубликованы в том виде, в каком я их написал. Когда меня не будет, найдутся начальники от культуры, которые будут всё это комментировать. Придут к моему гробу и будут рассказывать, как они мне помогали. А у меня есть список — лежит в сейфе! — под заголовком «К моему гробу не пускать». Попрошу актёров театра проследить за тем, чтобы эти люди не имели возможности утверждать, как они мне помогали, и скорбеть по мне в духе «улетел наш сокол». Помощи нашему театру нет ни от кого, да я её и не ожидаю. 
  

Это ваша принципиальная позиция? 

— Я бы радовался, если бы кто-то пришёл и помог, но рвения пока никто не проявляет. Вот у Галины Волчек в театре «Современник» на Чистых Прудах есть «бункер» — большая комната возле сцены, где она ведёт деловые переговоры. Туда приходят состоятельные люди, меценаты. Я наблюдал, как это происходит. Всех она знает по имени и отчеству, всех любезно приветствует, угощает чаем. Когда визиты завершились, я поинтересовался: «Галина Борисовна, как вы можете с ними общаться?». Она отвечает: «Учись, Коля. Я ради театра готова на любые унижения». Мне до такого уровня самопожертвования далеко. 

Обычно вы крайне эмоционально реагируете на критику в адрес театра, на негативные отзывы о спектаклях. Вам важно быть понятым и принятым? 

— Недавно одна журналистка мне сказала, что окружающим трудно воспринимать меня всерьёз. Якобы я произвожу двоякое впечатление: в текстах своих пьес выступаю как глубокий и вдумчивый художник, а на публике балагурю и шучу. Я удивился: а как должен вести себя художник? Намотать на шею шарф, принять трагическую позу, напустить туману вокруг своей персоны? Разве человек не может быть лёгким в общении и при этом глубоким, думающим и чувствующим? Не вижу в этом противоречия.
  
Меня задевает за живое, когда кто-то говорит, что мой театр — это «колхоз на грани самодеятельности». Думаете, есть много людей, кто пытается понять, глубоко разобраться в моих пьесах и спектаклях? Мы стремимся найти новый театральный язык. Было бы намного проще построить декорации, всех артистов нарядить в бархат, приклеить парики и шпарить малый-малый академический театр. Мне же хочется искать новое, другое, непохожее. Есть множество направлений в театре, и мы ищем собственный голос. За это и получаем порой нелестные отзывы. А потом смотришь — один украл у нас мизансцену, другой — характер персонажа, третий позаимствовал интерпретацию произведения, но ругают почему-то нас. Да пусть! Для меня есть один показатель качества в театре — полный зал. 

Есть ли в вашем творчестве формула, каким должен быть новый язык театра? 

— Надо, чтобы всё было живое. Вот сейчас мы репетируем пьесу «Фальшивый купон», которую по мотивам рассказа Льва Толстого написала моя ученица Екатерина Бронникова. Костюмы в спектакле исторические. И эта деталь почему-то так действует на артистов, что они начинают на сцене разговаривать театрально, как их учили играть классическую пьесу. Поэтому я начинаю кричать: «Не так! Не так!». Чем изменились люди за 100 лет со времён Толстого? Да ничем! Между ними остался всё тот же диалог, те же чувства, и предательство осталось предательством. Поэтому герои на сцене должны быть живые. И буквально до каждого взмаха ресниц я добиваюсь от артистов подлинности. Мне претит то, что в среде старомодных театралов принято именовать «настоящим театром» — парики, заученные жесты, фальшивые интонации в голосе актёров. Я хочу делать живой театр. 
  
Мария Трокай, zvzda.ru