Наша справка: Татьяна Пешкова – артистка и переводчик. В Пермском ТЮЗе служит с 2001 года после окончания курса народного артиста РФ М.Ю. Скоморохова и заслуженной артистки РФ Т.П. Жарковой в Пермском государственном институте искусства и культуры. Две равнозначные и неразделимые части её жизни – театр и английский язык – сочетаются так неожиданно и вместе с тем так естественно и органично, что невозможно отделить одно от другого. Неслучайно, помимо актёрской работы, Татьяна Пешкова неоднократно выступала переводчиком и ассистентом английского режиссера Майкла Ханта, а в 2023 году перевела пьесу Жоржа Фейдо «Дамский портной». За время работы в ТЮЗе актриса сыграла более пятидесяти ролей, среди них – Ольга в чеховских «Трёх сёстрах», Ядя Гурская в «Не покидай меня» А. Дударева, Амалия Ивановна в «Преступлении и наказании» Ф. Достоевского, Ворона в «Сказках про Ёжика в тумане», Шарлотта в «Золушке», Атаманша в «Снежной королеве», Петрушкина в «Синем платочке», Помещица-сплетница в «Дубровском», Синьора Монтекки в «Ромео и Джульетте», Бернадетта в «Двух дамочках в сторону севера», Сюзанн Обенн в «Дамском портном», Фламинго в «Птицах». Татьяна — продолжательница театральной династии. Ее отец – заслуженный артист РСФСР Валерий Максимович Пешков – служил в Пермском ТЮЗе с 1972 по 2000 годы.
С Татьяной Пешковой мы поговорили о взрослении в творческой семье, о выборе профессии, о создании сценических образов и работе театрального переводчика.
- Я помню, что папа мне рассказывал сказки, он их сам сочинял, это ещё до школы было. И я любила очень пластинки, тогда были виниловые пластинки со сказками. Или мне на ночь ставили пластинку, и я засыпала под сказку, или папа мне сам по ходу сочинял от себя.
- Была ли у вас любимая игрушка и что это было?
- У меня есть одно яркое впечатление из подросткового возраста. У нас в школе были обмены, студенческие туры, и я в пятнадцать лет попала в США, там мне исполнилось шестнадцать. Я жила в Сиэтле, в чудесной семье. Однажды мы зашли в торговый центр, и там был магазин игрушек – героев диснеевских мультиков. Мой любимый герой был Тигра. И они меня спрашивают: «У тебя есть любимый герой? Какая тебе больше всего нравится игрушка?» Я говорю: «Тигра». И представляете: на прощальном вечере – около месяца мы жили в этих семьях и учились в местной школе – у нас был концерт русской группы: кто-то пел, кто-то стихи читал, я играла на фортепиано. А когда концерт закончился, мне моя семья подарила того самого Тигру. И он у меня дома до сих пор живёт, вылитый Тигра из мультика, где он прыгал на хвосте.
- А почему самый любимый персонаж – Тигра?
- Мне он понравился в диснеевском мультике. Этот персонаж выделялся тем, как он себя вел, какой он был всегда яркий, весёлый, жизнерадостный. И потом, кстати, я здесь играла Тигру (спектакль «Винни-Пух и все-все-все» - ред.), но, правда, у нас это была девочка: тётя Кристофера Робина, она же Тигра – экзальтированная особа. Ну, я тогда подумала: надо же, и тут Тигра.
- Кем вы себя представляли в детстве, когда вырастете?
- Я очень хотела быть балериной. Мне так нравился балет, что я всегда дома танцевала, и папа мне приносил костюмы, которые списали. Он ещё в кружках преподавал, и я помню, у меня были дома платья принцесс, и я в них танцевала. Всё детство, юность я часто была в оперном театре и видела себя балериной. Я пошла на отбор в наше хореографическое училище, но не прошла. Это была драма. Мама хотела, чтобы я была музыкантом.
- Наверное, можно сказать, что большая часть вашего детства прошла в театре. Вы посмотрели весь, в том числе и «взрослый», репертуар ТЮЗа, будучи ребёнком. Как воспринимались тогда эти спектакли и узнавали ли вы папу на сцене?
- Я узнавала. И действительно, я всё пересмотрела: и взрослый репертуар, и детские сказки. По нашей семейной легенде, одна – «Зайка-зазнайка» – была даже поставлена папой для меня. Но мне было три годика, я тогда не понимала. А как-то был такой момент, что мама уехала в командировку, и я жила десять дней с папой, он меня брал на работу, в том числе когда шли вечерние спектакли. Так я посмотрела «Привидения» Ибсена, и меня это впечатлило, насколько могло впечатлить тогда. И был ещё спектакль, папа там играл военного человека, который вернулся без ноги (спектакль «Алеша» - ред.). И вот он вышел, и я заплакала, и я рыдала потом весь спектакль и весь вечер дома, потому что мне казалось, что папа пострадал. Я не отделила папу от его персонажа в тот момент.
В общем, весь репертуар был отсмотрен: и детский, и взрослый, да, и папу всегда видела и узнавала. А ещё он одевался Дедом Морозом – на Новый год домой приходил – и я всегда знала, но подыгрывала.
- У вас с папой, видимо, очень тёплые были отношения?
- Да, меня очень любили родители. Папа меня просто обожал: он не вникал, как я учусь, он не бывал в школе, просто все знали про Валерия Максимовича. Один раз его позвали на классный час почитать стихи. Мной занималась мама: то, что касалось учёбы и развития, музыкальной школы. Папа принимал всё и всегда был на моей стороне. Да, у нас тёплые были отношения. У нас была хорошая семья.
- А каково вам продолжать театральную династию: это особые ожидания от вас и ответственность или генетическая память и поддержка?
- Вы знаете, на самом деле у меня нет такого чувства, что я «продолжаю династию», то есть я не считаю, что как-то привилегированна в этом смысле. Я восхищаюсь своими родителями, в частности, отцом, и я думаю, что мои родители талантливее меня, если честно. Мне кажется, что они прошли нелегкий профессиональный путь. Сейчас и возможностей больше, и программ больше, обменов больше, информации больше, фестивалей – вообще шансов больше. Но я знаю наверняка, что оба обожали то дело, которым занимались. Мама говорила: «Нет лучше профессии, чем профессия музыканта». Говоря о своём пути, я считаю, что мне есть, чем гордиться, я рада, если это оценят другие. Моя семья, мои корни, наверное, да, они меня поддерживают, но я не несу это, как корону. Мне кажется, такого во мне нет.
- В одном давнем интервью вы говорите: «Мне стал интересен театр как профессия», но при этом после школы поступили учиться на факультет иностранного языка, и решающим было слово вашего папы. Как так вышло, расскажите?
- Да, так вышло. Конечно, это папа предопределил во многом мой выбор, и, кстати, мой первый учитель английского языка. Сейчас мы выросли и с моими одноклассницами дружим до сих пор. И с благодарностью вспоминаем нашего первого учителя английского языка Светлану Александровну Быкову, она потом стала директором моей седьмой школы. Именно она привила нам вкус и любовь к языку. Она была леди. Она была всегда прекрасно и элегантно одета, она очень отличалась вообще от того времени, от тех учителей. Она была уникальная женщина и прекрасный педагог, и я язык полюбила в семь лет, но в пятнадцать лет я захотела стать актрисой.
Папа тогда сказал: «Хорошо, мы даже поедем с тобой в Москву, ты попробуй, но, если ты провалишь, значит – иняз». То есть мне позволили. Хотя я такая была домашняя, вы не представляете! Какая Москва?! Со мной поехала мама. Помню, я читала «Цыганскую свадьбу» Цветаевой, папа меня подготовил немножко, но в итоге я не прошла. Вернулась и очень легко поступила на иняз.
- Но через два года вы всё-таки поступили ещё и на первый курс к Михаилу Юрьевичу Скоморохову. Что же за эти два года такое произошло?
- Я училась на инязе, и всё было хорошо. Первый год даже скучновато было, потому что там была простая программа сначала, а потом вдруг папа пришел и сказал, что Михаил Юрьевич Скоморохов будет набирать первый актерский курс, и я снова загорелась, потому что идея творчества всё равно не покидала меня. И я была на третьем курсе на инязе и на первом курсе у него.
- А как вам удавалось совмещать учёбу в двух ВУЗах? Порой, и в одном-то месте учишься на пределе возможностей, а здесь два совершенно разных направления и оба требуют максимальной концентрации и отдачи.
- Вот я сейчас так говорю: «Если получилось у меня, получится у всех, у любого, если приложить усилия». Это касается всего, мне кажется. Если я что-то преодолела, я думаю, преодолеет любой. Было нормально: некоторые же дисциплины переставляли автоматом, потому что я их уже прошла, какие-то, конечно, нет. Были уникальные дисциплины и там, и там. Я мало времени проводила с курсом, то есть я ходила только на специальность. Я не проводила время вне учебы с нашими ребятами, и из-за этого внутренне я немножко была отдельно. Сессия примерно совпадала, и у меня было по двенадцать-пятнадцать экзаменов на два вуза. Но как-то получалось...
- Какие дисциплины на актёрском курсе вам особенно нравились, удавались?
- Мне всё нравилось, ведь творчество, оно обогащает, оно освобождает. Мне это помогло раскрепоститься, открыть себя, освободить себя в чем-то. И вообще понять, что, оказывается, это не так легко. Ведь многим, кажется, что это не так сложно выйти на сцену и что-то сделать, но это действительно целая наука, и там есть свои ключи, и недаром присутствует слово «мастерство», потому что оно может спасти, когда не хватает вдохновения, или, если вдохновения хватает, то может получиться что-то выдающееся. Я с удовольствием училась. У нас был хороший курс, дружный.
- На первом курсе будущие актеры делают этюды на тему «Наблюдение за животными». Ваш однокурсник и коллега по сцене Александр Шаров до сих пор вспоминает вашу ящерицу. Что это за история?
- Я делала игуану. Да, у нас были эти упражнения. Я помню, как я над этим работала: эти повадки, манера ящерицы, как она смотрит, как язык этот у нее выскакивает. Вообще это полезно, конечно: для актёра важно уметь наблюдать, быть наблюдательным человеком, любопытным. И, вот сейчас, кстати, мы «Птиц» когда выпускали, мы же все пошутили на тему того, что вернулись к азам: каждый свою птицу посмотрел, нашёл на ютьюбе, как она двигается, как машет крыльями, какая у нее пластика, и каждый над этим подумал, чтобы птицы были разные, но похожими на птиц. И Татьяна Петровна Безменова тоже очень много подсказала в самой пластике. Видите, всё не зря, всё с первого курса применяется.
- А игуана? Тогда же не было ютьюба?
- Не было. Но тогда была программа «В мире животных», ещё в зоопарке были игуаны. Представление об игуане было.
- Насколько, по вашим ощущениям, в театральной профессии теория соотносится с практикой?
- Она соотносится, да, но огромное значение имеет опыт и огромное значение имеют партнеры, которые с тобой рядом. Всё может пойти не так, как бы тебе хотелось или как бы хотелось режиссёру. Но без теории ты не знаешь, с чего начать, особенно когда ты молодой артист. Конечно, ты опираешься на эти знания. Да, теория важна, но без практики, она бесполезна, поэтому всё тут в симбиозе.
- В какой момент вы начали выходить на сцену ТЮЗа?
- Мы начали выходить рано, по-моему, со второго курса. Нас взяли во вспомогательный состав, так это называлось, и даже платили какие-то деньги за участие в спектаклях. Как правило, мы были в массовке, например, в «Ричарде III», и мы довольно активно были заняты в спектаклях, у кого-то даже появлялся текст потом чуть-чуть.
- Насколько был важен этот опыт взаимодействия с театром во время учёбы и как он сказался на вашей приверженности театру?
- Я думаю, что нам повезло, потому что мы работали и учились в этом здании, то есть не в Институте культуры, не в их аудиториях (изредка что-то было во втором корпусе, но в основном занятия по актерскому мастерству и показы проходили здесь), и в нашем распоряжении, можно сказать, был реквизит, мы могли обратиться в костюмерный цех, и нам не отказывали. Мы почувствовали внутреннюю жизнь театра раньше других, мы узнали коллектив, цеха, мы увидели, как это всё работает.
И, когда мы закончили, нас всех пригласили в театр, весь курс. Я помню, как Михаил Юрьевич сказал: «Я очень рад, что наш театр пополняется молодыми ребятами». Мы пережили разные эпохи в стране, и я помню, как и многие, девяностые годы, когда было тяжело, когда Советский Союз разрушился. Мы были студенты, а все артисты были в растерянности: что делать, если финансирования нет? И Михаил Юрьевич однажды мне рассказал, что он говорил артистам: «А мы будет работать, а мы будем репетировать, а мы будем ставить». Старшие коллеги были строителями театра, примером для подражания, и мы немножко от них получили этого преданного отношения к театру. Ну вот и служим. Двадцать пять лет отслужили.
- Сколько языков вы знаете? На скольких можете свободно говорить?
- Я могу, наверное, немножко самоуверенно заявить, что я английским владею, потому что я всегда с ним была связана и сейчас связана, это часть моей жизни, и я всегда с ним работаю. Но я жила некоторое время в Италии и изучала там в университете итальянский язык, и когда я приехала из Италии, я говорила хорошо. Я даже немножко переводила и подрабатывала. Сейчас он у меня в качестве хобби: я могу понимать, я могу немножко говорить, я могу почитать, разобрать, но ни преподавать, ни работать с этим языком себе не позволяю. Английский - вот моя слабость и любовь.
- Через иностранный язык – любой – на сцену также привносится и атмосфера другого мира, другой культуры. Например, спектакль «Лев, колдунья и платяной шкаф» начинался с вашей реплики на английском языке, которая тут же переносила зрителя на лондонский вокзал. Акцент Амалии Ивановны в «Преступлении и наказании» и Эбигейл в «Лондоне» тоже создавал ощущение, что перед нами человек из другого мира. А что ещё участвует в создании этой атмосферы? Может быть, вслед за языком Вы начинаете двигаться и чувствовать себя по-другому на сцене?
- Да, в этом есть какая-то правда. Есть такая теория, что знание языка открывает в тебе ещё некую другую субличность, лингвистическую личность. Речь идёт о людях, которые свободно говорят на другом языке, то есть которые учат его профессионально, академически, назовём это так. А если говорить всерьёз, то да, иностранный язык открывает дверь в другой мир. И, например, когда я говорю на английском, у меня другая интонация, у меня другая подача, у меня даже голос понижается, мне говорили. Потому что у языка другая мелодика. И моя эмоция, если это на английском языке, она словно у другого человека.
Английская речь очень эмоциональная, особенно на сцене, если вы посмотрите их постановки, и в жизни они говорят очень красиво и экспрессивно. И там, конечно, свои законы, темп, интонация… Это всё работает, когда ты делаешь роль. Героине-иностранке на сцене без этого не обойтись: если ты знаешь язык, перенос признаков иностранного языка в образ пойдет естественней. Артист, который язык не знает, не чувствует, не работал с ним, не жил с ним, не живёт с ним, он тоже, может быть, сделает хорошо, но, чего-то будет не хватать.
- В том же интервью вы говорили, что в вашей практике было много вводов в спектакли и что этот процесс вас захватывает, нравится вам по-своему...
- Обычно вводы не любят, а мне нравилось, потому что за короткий промежуток времени ты выходишь на результат. Тут уже нет поисков, этих мук творчества. Важно выучить текст, мизансцены, а дальше рисунок роли, созданный до тебя, наполнить собой и тем, что от тебя ожидают. Ты уже понимаешь, какие стоят задачи везде, и партнеры помогают, и режиссёр, если присутствует, помогает. И всё это быстрее и эффективнее. И мне нравилось, потому что у меня были большие роли в вводах, например, Эбигейл (спектакль «Лондон» – ред.), Дося в спектакле «Блин-2».
Кстати, в спектакле «Лев, колдунья и платяной шкаф» я вообще ведь сначала не участвовала. У Майкла Ханта, режиссёра, такой подход: если я работаю у него ассистентом или переводчиком, я уже не могу работать на сцене, то есть я ни в одной постановке его не была занята принципиально, это его позиция. Я была ассистентом и переводчиком, но, когда появилась производственная необходимость (кто-то ушел из театра), этот кусочек не хотелось терять, меня ввели на эту небольшую роль в прологе спектакля и я добавила английский текст. В этом случае Майкл сказал: «Ну, ладно», – и я была очень рада. Я вообще очень любила этот спектакль, у него интереснейшая история создания. Он такой был неординарный, на мой взгляд, и работа была такая интересная, поэтому я потом была очень рада, что я хоть чуть-чуть, но тоже в нём поучаствовала. Это английское начало, действительно оказалось зрителю интересным.
- На экзамене по мастерству Михаил Юрьевич Скоморохов задал вам вопрос, что самое важное в работе над ролью, и вы тогда ответили: «Осмысление». А в чём оно для вас заключается? В какой момент вы чувствуете, что ваш персонаж случился, «осмыслился»?
- Это интересный вопрос. Осмысление – это большой, объемный процесс, который не заканчивается. Ты получаешь роль, ты сначала отталкиваешься от текста, от автора, начинаешь с этим соприкасаться, возникает очень много вопросов. Самое главное для меня всегда – что за характер у моего персонажа, почему он так поступает. Получается, что ты осмысливаешь свой образ на разных уровнях. Сначала точечно, потом подключаются другие обстоятельства: это и автор, и эпоха, и потом, как это видит режиссер, какая у него концепция. Если мое впечатление не совпадает с его видением, приходится что-то менять в себе, приходится осмыслять, как это видит режиссер, не всегда с этим внутренне, может быть, согласен, но приходится работать над этим и искать эти точки соприкосновения. И любое взаимодействие твоего героя с другими героями или вообще с обстоятельствами пьесы – это всё повод для осмысления: почему это так происходит?
Конечно, очень важен режиссер. Но от актёра тоже очень многое зависит. Если актёр не думает, не осмысляет, не заражен вот этим героем: хоть это птица, хоть этот человек, хоть это растение какое-то (да, мы играем всё), хоть это детский спектакль, хоть взрослый, если ты не думаешь на эту тему, результат может быть не такой интересный или вообще неинтересный. Над ролями надо работать и думать.
- Вы из тех артистов, кому удаётся даже самую маленькую второстепенную роль сделать яркой, объёмной и запоминающейся: например, Валентина Альфредовна Петрушкина из «Синего платочка» буквально пару минут находится в центре внимания, но этого достаточно, чтобы она очаровала зрителя. В чём ваш секрет в работе над такими небольшими, но выразительными образами?
- Валентина Альфредовна тоже со мной очень давно, двадцать пять лет. Я тогда была студенткой, и мне дали такой интересный эпизод с юмором в новом спектакле, где были заняты только уже состоявшиеся артисты.
У автора написана ремарка: «Появляется очень непривлекательная женщина». Ну, как сделать её очень непривлекательной? Ты же не можешь играть её ненормальной в прямом смысле, или горбатой, или хромой. И что значит - очень непривлекательная, чтобы герой так испугался перспективы на ней жениться. И тогда Михаил Юрьевич подсказал мне: «Ну, она такая противоречивая: то да, то нет, то синенький, то не синенький, немножко такая не от мира сего», – он даже ссылку сделал на «Покровские ворота», там был тоже похожий эпизодик.
В таких маленьких ролях сложность в том, что надо в одном эпизоде условно сыграть всё про этого человека, чтобы он был понятен и чтобы выстрелило то, что написано автором. Иногда помогают яркие референсы, и из этого может вырасти какой-то образ. Дальше уже устраивается своя мизансцена, находятся свои какие-то средства, пристройки, но уловить суть – это важно. В общем, у меня такие роли есть и были, когда это яркий эпизод. Это, кстати, не так легко. Если ты не сыграешь все, что надо, такое бывает, то уже нет возможности реабилитироваться: всё, спектакль полетел дальше. В то время как, если роль большая, если где-то не дотянул, зато потом в другой сцене дотянул, восстановил какой-то баланс. С эпизодами в этом смысле сложнее. С какой-то точки зрения они даже больше подтверждают уровень мастерства артиста. Но, скажу честно, конечно, актёр всегда хочет больших ролей.
- В спектакле «Три сестры» у вас была такая большая роль Ольги, учительницы в женской гимназии, у которой очень много работы, бесконечные уроки. У вас ведь тоже было много такой напряжённой академической деятельности, когда вы учились. Повлиял ли ваш опыт на создание образа героини?
- Я думаю, что повлиял. Мы же всё равно производим какое-то впечатление. Я думаю, что режиссёр, Татьяна Петровна Жаркова, увидела эти свойства, которые подходят под Ольгу в её понимании. Я думаю, что эта академичность, дисциплина в учёбе, ответственность мне свойственны, и я могу быть очень сдержанна, я могу быть очень организованна. Кстати, когда я работаю переводчиком, никто не может поверить, что я актриса. Получается, я могу быть абсолютно другой в жизни. Потому что, говорят, что я произвожу строгое впечатление, когда я при деле. Я думаю, что, конечно, это есть во мне, да и в Ольге чеховской, в интерпретации Татьяны Петровны.
- Какая черта характера Ольги нравится больше всего?
- Мудрость.
- А не нравится?
- Чопорность, сухость.
- Кроме «Синего платочка», в вашей практике есть другой военный спектакль – «Не покидай меня» с большой ролью Яди Гурской. Каково артисту, который не видел войны и знает о ней только по книгам и фильмам, играть такие роли? Зрителю-то страшно идти на такой спектакль, а тут буквально проживать этот кусочек жизни и так, чтобы выходило по-настоящему. Как актёру проникнуться трагедией и при этом сохранить себя? Вызывать эмоции, но не быть их заложником.
- Это очень хороший вопрос, потому что спектакль был даже для нас переломным в нашем профессиональном росте, он был нам очень дорог, и это были такие большие, разные роли, и пьеса очень хорошая. Мы его довольно долго играли, и мы к нему очень чутко относились, и старались как можно более человечно исполнять роли своих героинь. Очень важно было сохранить то, что эти девочки - герои в прямом смысле этого слова, они совершили подвиг. Но написано все это было так легко и просто, без излишнего пафоса и очень достоверно с человеческой точки зрения. И мы старались сыграть это тонко, этих молодых девчонок, которым страшно, но обстоятельства войны вынуждают их быть сильными и повзрослеть, я считаю, что мы тогда ни в чём не перегнули палку, мы были искренни в этом.
И нам помогали наши старшие коллеги. Николай Степанович Глебов (исполнитель роли Михасева – ред.) просто объединял нас всех, он нас по-отечески так любил. Мы были его отрядом. Но, наверное, не было цели погрузиться в эти военные ощущения, потому что военных действий не происходит в самой пьесе, пьеса даёт другую историю человеческих взаимоотношений, и это всегда облегчает задачу не уйти во что-то, что тебе, возможно, не понять. Ядя Гурская, кстати, тоже была у меня иностранка.
- В спектакле «Две дамочки в сторону севера» как зритель я чувствую, что два разных состава создают совершенно разные по настроению спектакли. И если в целом жанр называется «трагифарс», то ваш состав, где вы играете Бернадетту, больше «траги», то второй, где у вас роль ангела, – больше «фарс». Откуда берётся эта глубина и пронзительность конфликта и как это ощущается на сцене?
- Да, это был очень большой труд. Я так благодарна своей партнерше Сюзанне Калашниченко! Каждый раз, подходя к этому спектаклю, мы примерно за три недели начинаем повторять текст и вообще возвращаться мыслями к этому спектаклю, встречаемся и снова прорабатываем. Текст довольно прямолинейный, там конфликты все написаны, двойных планов каких-то нет, но там «черный юмор» и комичная ситуация на основе нашего экзистенциального страха смерти, который всегда в нас присутствует.
Берется всё это в нашем случае из личного опыта, из того, что переживала каждая из нас, мы очень много об этом говорили, думали и пробовали, и при этом надо было сыграть комизм ситуаций, которые написаны. Где-то это лучше, где-то это хуже, и поэтому мы до сих пор встречаемся и снова ищем смысл в каждой сцене, потому что везде автор очень умело прописал взаимоотношения недовольных друг другом сестёр, которые попали в трагические обстоятельства, но переживают их возмутительно цинично. Жизнь и такая бывает тоже, да, к сожалению, и все люди через это проходят, и у каждого остается эта рана, которая по жизни идёт с тобой, и то затягивается, то кровоточит. Зритель по-разному воспринимает: иногда зал наш, иногда не полностью наш, но равнодушных, мне кажется, нет. А роль ангела, ой, мне там нравится, я очень легко к этому отношусь, я прикалываюсь, такой непосредственный ангел, но пьеса совсем не про это.
- У вас есть некоторые, ну, скажем, не совсем положительные роли. Например, Шарлотта в «Золушке» или Атаманша в «Снежной Королеве». Каково вам играть таких персонажей, и нет ли здесь внутреннего сопротивления? Это больше азарт – сделать яркого, колоритного и провокационного персонажа, или это, скорее, преодоление себя?
- Уже не преодоление. С опытом – уже не преодоление. Нет, Шарлотта, она тоже неплохая, забавная. Шарлота она безобидная. Вот, например, Амалия Ивановна – это другое качество. Это не я. А Шарлотта… и я такая бываю: капризная, требовательная, злючка-колючка такая. Тут важно найти эти краски, и чтобы всё-таки оставалось место юмору.
- А краски-то всё равно из себя?
- Из себя, из темперамента своего. Я ведь очень могу быть эмоциональная, вспыльчивая и, наверное, я не назову себя конфликтной, но если я взрываюсь, то могу быть резкой, могу прекратить всякое общение… В какой-то момент я дала себе право испытывать любые эмоции в жизни. И когда я помню это ощущение, я могу вынести это на сцену в каком-то персонаже.
Мне кажется, Шарлотта с Патрицией – две такие смешные сестры, в общем-то, безобидные и глуповатые.
А Атаманша… Мы попытались в этом заведомо неположительном персонаже показать алчность – порок, который приводит на кривую дорожку, однако ребёнка, свою девочку, она любит всем сердцем. Но мы зрителя не пугаем, нас как бы всерьёз злющими не воспринимают.
Да, это отрицательные героини, но у них ещё есть шанс на исправление, мне кажется.
- В конце прошлого сезона в ТЮЗе вышла премьера спектакля «Дамский портной», для которого вы делали перевод пьесы Джорджа Фейдо. Вообще нечасто такое бывает, что артист играет по своему (или почти своему) тексту...
- Да, я так благодарна Константину Александровичу Яковлеву, что он мне доверил этот проект. Он захотел более свежий перевод. Я не ожидала даже, что мне достанется эта роль, Сюзанн Обенн, я была так приятно удивлена и польщена…
Вот тут включается мой принципиальный лингвист или, не знаю, дисциплинированный человек, и когда ребята текст привирают или недопонимают, как мне кажется, я ласково им напоминаю… Я очень хочу, чтобы текст звучал так, как он написан, потому что он выверен. Если поставят не то слово или синоним, уже немножко меняется ритмика. Вообще вот в такого рода комедиях – комедия положений или комедия дверей (так такие пьесы Майкл Хант называет), – важен темпоритм: вышел, сказал, ушёл, увидел, забежал, спрятался. Подхватить – продолжить, даже если смысл не соединяется, но из этого рождается юмор, в том числе и лингвистический. Она, конечно, и языковая, словесная комедия, и там очень много этих моментов, контрапунктов, которые можно играть на зал.
Я благодарна ребятам, что все откликнулись и все работают, я надеюсь, и текст каждый раз повторяют, потому что текста очень много. А Сюзанн Обенн… Я обожаю эту героиню, она мне позволяет быть такой легкомысленный и такой озорной, но при этом она в конце говорит: «В суде поговорим». Она тут же может меняться, превращается в более жёсткого человека, но поскольку это комедия, лёгкий жанр, у нас всё это немножко как будто не всерьёз. Как сказал Константин Александрович, у нас стиль немого кино: яркие эмоции, яркое проявление, яркая месть или яркая любовь, это всё немножко как брызги шампанского.
Для меня это очень лестный момент, и моё достижение, вот тут я собой горжусь, и мои друзья мной гордятся, потому что я сделала перевод пьесы, и её поставили.
- Сегодня уже не раз упоминали британского режиссёра и вашего друга Майкла Ханта, который здесь, в ТЮЗе, в разное время ставил спектакли «Питер Пэн», «Лев, колдунья и платяной шкаф», «Алиса в стране чудес». На вас тогда легла ответственная функция по коммуникации между артистами и постановщиком. Сложно ли было выстраивать это взаимодействие, учитывая, что на сцене мы имеем дело ещё и с неуловимым театральным языком?
- Мы работали с ним и в Театре-Театре, и в оперном театре, и у нас в ТЮЗе. И ТЮЗ - это, конечно, самое любимое место. Со времён «Питера Пэна» мы все полюбили друг друга: все Майкла полюбили, Майкл всех полюбил. Он знает очень хорошо труппу. В «Питере Пэне» было занято очень много артистов, он практически всех узнал по ходу работы.
Да, театральный язык отличается от нашего бытового языка, но поскольку речь идёт о профессионалах с обеих сторон, ребята всё понимают, ловят с полуслова, и Майклу близка русская традиция, он очень любит русский театр. Он очень хорошо объясняет – они очень точно спрашивают, и я бы не сказала, что у нас возникали проблемы в коммуникации, но это не только благодаря переводу, это и благодаря тому, что я тоже актриса. И поскольку наши ребята всегда все «копают», когда это касается работы с образом, то это было настоящее наслаждение обсуждать, находить какие-то краски, нюансы. А трудностей – нет, как таковых не было, потому что все люди театра. Бывает, что переводчик действительно может не понять, но поскольку я тоже из театра, получалось, что или я для них адаптировала, или для Майкла адаптировала то, что они хотят друг другу сказать, потому что я понимаю обе стороны и в прямом смысле язык, и театральный язык. И получалось, что у нас было очень хорошее сотрудничество.
- В этом сезоне в ТЮЗе вышел спектакль «Птицы» по одноименной комедии Аристофана. Пожалуй, это была самая долгожданная премьера за последнее время. Как вы думаете, почему по прошествии более чем двух тысяч лет древнегреческая классика по-прежнему нас волнует?
- Я помню, когда мы пришли на читку, Татьяна Петровна Безменова нам сказала: «Это же так классно – взять Аристофана!». Где сейчас найдёшь в театрах древнегреческие трагедии или комедии? Есть, но про «Птиц» я никогда не слышала, чтоб ставили. Я думаю, что мы к этому возвращаемся, потому что древнегреческие пьесы всегда о чём-то вечном. Конечно, и другие пьесы задают вечные вопросы, но… это прелесть прикоснуться к чему-то очень древнему и исторически далёкому и при этом актуальному до сих пор. Нам выпала такая честь, и сам текст – это хороший материал, а для спектакля в целом, для актера и для режиссёра очень важно иметь хороший материал. Если хороший материал, он всегда обеспечит уже, ну, семьдесят процентов успеха.
- То есть это фундамент?
- Да, это фундамент. Автор и материал, а дальше мы начинаем уже работать с ним. Это может стать чем-то выдающимся или нет. Но материал всегда – это плюс, если это хороший материал. А Аристофан – это прекрасный материал.
- У всех у нас есть какой-то свой культурный код: то, из каких произведений мы состоим, неважно, изобразительное это искусство, литература или музыка. А из каких самых главных произведений состоите вы?
- Я люблю оперу. И хотя я в детстве мечтала быть балериной, но уже когда стала постарше, я очень полюбила оперу. Но понимать оперу я стала ещё позже. А когда я познакомилась с Майклом, он же оперный режиссёр, в первую очередь, он ещё больше открыл мне эту перспективу. И уровень моего восприятия обогатился. Все оперы, как одна, очень пассионарны, это настолько тебя переворачивает, любая история, она настолько небанальна и неординарна, что это даже, мне кажется, не идёт в сравнение с хорошими пьесами и литературой иной раз. А любимая моя опера – это «Дон Джованни», а любимая оперная ария – это ария донны Эльвиры из оперы «Дон Джованни» «Mi tradi» («Он меня предал»). Такая красивая ария! Я не скажу, что я слушаю каждый день оперы, но, если мне выпадает возможность, я обожаю ходить на оперные спектакли. И вообще всё, что касается культуры, культурной жизни, я всё это люблю.
- Что вы сейчас читаете: художественная это литература, или нон-фикшн, или, может быть, драматургия?
- Последнее, что я прочитала недавно, это была очень интересная книжка К. Чуковского «Высокое искусство» об искусстве перевода и переводчиков. Мне очень понравилось, как он анализирует работу переводчика. И прекрасно, и полезно, и интересно. Недавно перечитала «Макбета» Шекспира.
- Какие Вы любите цветы?
- Розы.
- Ваш идеальный выходной?
- Мой идеальный выходной… Если честно, это светские мероприятия, это и рестораны, это и походы по магазинам. А бывает, что я, например, утром проснулась и думаю: как хорошо, никуда не надо торопиться, чашка кофе – я очень люблю кофе, – ещё чашка кофе, сериал. Кофе, сериал и немножко приборка. Немножко.
Но на самом деле я очень люблю посещать все фестивали по возможности, все премьеры по возможности. И, если я за границей, для меня лучший отдых – просто гулять. У нас с Майклом игра такая есть: мы, например, сидим и пьём кофе, если на улице столик, смотрим на людей и пытаемся про них что-то понять, просто по тому, как они идут или как общаются за соседним столом. То есть получается, мне интересно наблюдать за людьми.
- Ваше любимое блюдо?
- Люблю очень простую еду. И сама просто готовлю и люблю очень простую пищу. Но предпочитаю итальянскую кухню, то есть всё, что касается хлеба, пасты я очень люблю, но стараюсь контролировать... Люблю салаты.
- А готовить любите?
- Я люблю готовить, да. Меня это успокаивает. Я люблю готовить для друзей, хотя тоже у меня очень всё скромно: пицца, салаты, вино, бутерброды - очень простая еда, но от всей души.
- А в пандемию вы освоили хлебопечку.
- Я пекла хлеб в духовке, но ржаной плохо поднимался, поэтому стала печь из багетного теста. Было очень вкусно, но больше я этим не занимаюсь, потому что я обожаю хлеб и могу вовремя не остановиться. Когда я за границей, там этот хлеб меня прямо преследует. Вот я всё думаю: ну, как они багеты едят, едят и не толстеют?
- На каком языке лучше всего говорить о любви?
Последние пятнадцать лет о любви я говорю на английском. Конечно, язык любви может быть и невербальный. Это сложное, конечно, чувство, но я считаю, мне повезло в жизни, я его испытала, и взаимное, и с неординарным человеком. Но на английском языке.
Интервью подготовили
Марина Щелканова, Алла Гурина
В материале использованы фотографии Романа Горбатовского, Александра Медведева, Юлии Трегуб, Виталия Волкоморова, Елены Филимоновых
